Тосты Чеширского кота - Евгений Анатольевич Бабушкин

или скажем «Розовая вода». И все довольны. Вы там, на Первой просто зажрались.

И прочел мне стихи:

Явилась девушка святая

Сквозь атеизма рубежи,

Любовь и нежность обещая

За разрушенье тьмы и лжи.

Дым первых впечатлений тает

Завязка новая близка,

Средь лиц знакомых возникает

И гнусно щерится тоска.

Кто виноват в непостоянстве?

Надоедает все подряд.

Нет утешенья даже в пьянстве.

Не пью. И сам тому не рад.

Меня ирония спасает.

Смеюсь над всем и над собой.

Пусть слабый от тоски скисает —

Я затеваю новый бой!

Найду врага, найду оружье…

В предсмертном страхе заорет

Какой-нибудь дурак ненужный

…Но он меня переживет.

Не повезет. Я это знаю

И не смогу развеять мрак.

Быть может, девушка святая

Меня полюбит просто так?..

20

Ситуация явно требовала выпивки. Военный Совет постановил завербовать и использовать прапорщика Самородко.

Самородко, он же Золотой, обладал всеми необходимыми качествами для вербовки. Он был жаден и глуп. Работать за зарплату прапорщика он считал совершенно бессмысленным. Поэтому в те часы, когда Пузыря не было в Техздании, Золотой никогда не сидел на посту, а пеленги за него отдавал кто-то из солдат.

Прапорщик Самородко являлся на службу с тощим, хотя и не маленьким портфелем из потертого фальшивого крокодила. В портфеле не было ничего, кроме пассатижей с кусачками, маленькой ножовки по дереву и столь же маленькой пилки по металлу. В кармане кителя Золотой имел универсальный набор отверток, гаечных ключей и складной плотницкий метр.

Золотой приходил на службу воровать. Чего совершенно не стеснялся.

– Мне ведь, ребята, что нужно? – говорил он нам, поедая бутерброды из нашего хлеба с нашей же тушенкой. – Мне, ребята ничего не нужно! Я человек маленький. Много не возьму, мне ни к чему. Жена мне еду собирает, а я ей говорю: «Не надо, я там перекушу, что же, у ребяток кусочка хлебца сухого не найдётся?»

При этом Самородко накладывал на пресловутый сухой кусочек почти полбанки тушенки и запивал компотом, кончая уже третью кружку.

– Конечно, найдётся, на здоровье, товарищ прапорщик, – ненатурально желал Толстый, отодвигая тушенку и компот подальше.

Золотого намеки не смущали.

– Так вот, – продолжал прапорщик, жуя и шумно прихлебывая, – главное, наглеть не надо. Зарываться не нужно, от этого все проблемы. Вот скажем, нужна мне дома полочка. Зачем я буду всю доску тащить? Мне надо тридцать сантиметров, я тридцать и отпилю. Мне нужно четыре шурупа, я четыре и прихвачу, пятый мне хоть силой давай – не возьму!

…Все шесть часов боевого дежурства прапорщик Самородко незаметно шнырял, подобно таракану, по Техзданию. Он заходил в резервные залы, где хранились на консервации новые «Тереки» и старые «Свияги», забредал в мастерские, просачивался на склад, поднимался на чердак и нырял в подвал. Всюду слышалось его бормотание:

– Так, что это? Ага! Тринадцать и восемь. Двадцать один. Больше не надо. Это что? Угу! Кабель! И сечение такое подходящее… берём. Рандоль? Петли рояльные? Беру три штуки. Пружинки? Ни к чему пока, в другой раз… О! Подшипники! Всего один-то и нужен. И шесть саморезов. И войлока метр…

Бормотание прапорщика перемежалось со скрипом пилки по металлу, шорканьем ножовки, щелканьем кусачек и прочим шумовым фоном, который издают инструменты в умелых руках.

Тощий портфель постепенно раздувался. Пузо фальшивого крокодила приобретало сытую округлость. К концу боевого дежурства крокодил насыщался окончательно, и Самородко волок домой трофеи, перевешиваясь набок от приятной тяжести.

Как-то раз, улучшив момент, когда Золотой присел на несколько минут перевести дух, утомленный хищением имущества министерства обороны, рядом с ним приземлился Станиславский. Он принялся горестно вздыхать, трогая себя руками за лицо. Через минуту вздохи перешли в какой-то плач Ярославны, и прапорщик не выдержал.

– Что случилось, боец? – спросил он.

– Прыщи замучили, товарищ прапорщик, – простонал Станиславский, – бреюсь ежедневно холодной водой, и вот что творится. Никакой гигиены. Посмотрите!

И Станиславский для наглядности влез раскрашенной гуашью щекой прямо в глаз Самородко.

– Ну, ну, тише ты, – брезгливо отстранился Золотой, – что же ты мне плачешься, чем я тебе помогу… Может, тебе бабы не хватает? К доктору иди…

– Не нужен тут доктор. Тут лосьон после бритья нужен.

– Так купи.

– Увольнительных нет, товарищ прапорщик! Сами знаете, мы все шесть-через-шесть дежурим… А вы же в Тикси бываете? Купите мне «Розовой воды» парочку. Вот деньги. Здесь ровно!

И Станиславский положил на стол два рубля.

Момент был решительный. «Розовая вода» стоила семьдесят три копейки, и Золотой несомненно это знал.

– Ладно, если только ровно, чтоб со сдачей не возиться, – нехотя сказал Самородко и быстро сунул два рубля в карман. Ему доставалось больше полтинника. Сделка явно была выгодной.

– Товарищ прапорщик, – закричал Толстый, и мне парочку без сдачи, ну пожалуйста. У меня тоже прыщи!

– И у меня!

– И у меня!

– А у меня вот какой! На носу! Без сдачи!

Мы окружили прапорщика. Рубли сыпались на него градом.

– Эк же вы все запаршивели, – бормотал Самородко, пристраивая мятые рубли по карманам. Калькулятор в его глазах щелкал, показывая пятьдесят четыре копейки чистой прибыли с каждых двух рублей.

– Послезавтра принесу, – посулил нам Самородко, – мажьтесь на здоровье.

Вербовка состоялась успешно.

Через два дня белое полярное солнце осветило фигуру прапорщика Самородко. Он шел пешком по единственной грунтовой дороге на Площадку. Видимо, попутка задерживалась, и Золотой решил прогуляться по редкой хорошей погоде. В левой руке прапорщик нес неизменный крокодиловый портфель, а в правой сжимал раздувшуюся пузырем авоську, битком набитую фунфыриками лосьона. Пузырьки сверкали на солнце розовыми бриллиантами.

– Он что, идиот? – прошептал Чебурген, наблюдавший за прибытием Золотого, – как же так, на виду? Не мог в портфель спрятать?

– А что ему, козлу, он деньги взял, остальное наши проблемы.

– Эй, крендели, бегите, отвлеките Пузыря, а то неровен час…

Пес Курсант бросился под ноги Самородко, залаял громко, замахал хвостом, здороваясь с ним.

В ту же секунду из-за угла роты появился майор Пузырев и, сощурившись, принялся вглядываться против солнца, кого это там приветствует собачка.

Сверкание авоськи озадачило майора.

Он подождал, пока прапорщик приблизится. Мы рассредоточились в ожидании катастрофы.

– Здравия желаю, товарищ майор, – сказал Золотой, пытаясь отдать честь авоськой с лосьоном.

– Здорово, вредитель, – неприветливо ответил Пузырь, – что это у тебя? Зачем принес?

– Да вот, лосьон бойцам, для гигиены… прыщи у них…

– Прыщи?! Ты что, охренел, товарищ прапорщик? Они его пьют!

– Как пьют? Тут же написано «для наружного потребления»…

– Им все равно. У этих скотов, что внутри, что снаружи, все мехом поросло. Дать сюда!

И Пузырь, реквизировав авоську с нашим лосьоном, отправился в Техздание.

Бес метнулся в роту, включил ГГСку и затараторил.

– Блюм, мы спалились, Пузырь несет посылку к себе, проследите!

Ещё через четверть часа Блюм сообщил, что Пузырь прошел с авоськой к себе в кабинет, а прослушивание под дверью показало, что флаконы были сгружены в шкаф, а не заперты в сейф.

Да, это была трагедия, но не катастрофа.

Вечером собрался Военный Совет. Председательствовал Бес.

– Что делать? – задал он извечный русский вопрос, – и кто виноват?

Виноватым был однозначно определен пес Курсант, не вовремя привлекший внимание Пузыря своим лаем.

Что делать – было пока неясно.

Чебурген предложил взять кабинет штурмом. Предложение было отклонено как экстремистское.

– Не наш метод, – вздохнул Станиславский, – а жаль…

– Нужно по-тихому и без улик, – сказал Блюм. – Нет у нас ученого кота, можно было бы через форточку запустить.

Тут все посмотрели на Царя Додона. Размерами он не сильно отличался от кошки.

– Пошли, – сказал Бес, – лестница есть на чердаке. Нужен ещё